— Почему?

— Вы хотите знать, почему он меня заинтересовал?

— Почему вы решили тратить время на переписку с таким, как Хойт?

— Он как раз тот человек, о котором мне интересно узнать как можно больше.

— Его обследовали десятки психиатров. У него нет никаких отклонений. Он абсолютно нормальный, если не считать того, что ему нравится убивать женщин. Связывать их, а потом вспарывать животы. Он заводится от того, что играет в хирурга. Правда, режет он своих жертв без наркоза. Чтобы они знали и видели, что он с ними делает.

— И вы называете его нормальным...

— Его нельзя назвать сумасшедшим. Он прекрасно сознавал, что делал, и ему это нравилось.

— Так вы полагаете, что он просто родился злодеем?

— Так бы я и выразилась, — сказала Риццоли.

О'Доннелл устремила на нее взгляд, который, казалось, проникал прямо в душу. Насколько глубоко она видела? Вдруг профессиональные навыки позволили ей заглянуть сквозь маску полицейского и увидеть скрывающуюся под ней искалеченную душу?

О'Доннелл вдруг резко поднялась.

— Почему бы вам не пройти в мой кабинет? — предложила она. — Вам нужно кое-что увидеть.

Риццоли и Дин последовали за ней по коридору; их шаги мягко утопали в винно-красной ковровой дорожке. Комната, в которую она их привела, резко контрастировала с богато декорированной гостиной. Офис О'Доннелл был сугубо деловым: белые стены, книжные полки со специализированной литературой, типовые металлические шкафы с картотекой. Риццоли подумала, что, входя в кабинет, сразу настраиваешься на рабочий лад. И казалось, для О'Доннелл это именно так и было. С мрачной решимостью во взгляде она подошла к своему столу, схватила лежавший на нем конверт с рентгеновскими снимками и поднесла его к проектору, смонтированному на стене. Вставив снимок, она включила аппарат.

Вспыхнул экран, и на нем появились контуры человеческого черепа.

— Фронтальный вид, — пояснила О'Доннелл. — Рабочий-строитель, белый мужчина, двадцать восемь лет. Он был законопослушным гражданином, внимательным и добрым мужем, любящим отцом своей шестилетней дочери. Потом на стройке получил черепно-мозговую травму. — Она посмотрела на своих гостей. — Агент Дин, вероятно, уже видит ее. А вы, детектив?

Риццоли подошла ближе к экрану. Ей не часто доводилось изучать рентгеновские снимки, и она по привычке видела лишь общую картину: свод черепа, полые отверстия глазниц, частокол зубов.

— Я поставлю боковой вид, — сказала О'Доннелл и вставила в аппарат второй снимок. — Теперь видите?

Второй снимок показывал череп в профиль. Риццоли увидела тончайшую паутину трещин, покрывавшую лобную часть черепа. Она ткнула в нее пальцем.

О'Доннелл кивнула.

— Он был без сознания, когда его привезли в операционную. Томография показала кровоизлияние с обширной субдюральной гематомой — скопление крови, — которая давила на фронтальные доли мозга. Хирургическим путем кровь откачали, и он пошел на поправку. Или, во всяком случае, так казалось. Он выписался из больницы и вскоре приступил к работе. Но он уже был другим. Все чаще он стал срываться на работе, и в конце концов его уволили. Он начал сексуально домогаться собственной дочери. Потом, после очередного скандала с женой, он так жестоко избил ее, что тело невозможно было узнать. Он бил ее и не мог остановиться. Даже после того, как выбил ей все зубы. И после того, как ее лицо превратилось в лохмотья кожи и фрагменты костей.

— Вы хотите сказать, что виновато во всем это? — произнесла Риццоли, указывая на трещины в черепе.

— Да.

— Да перестаньте.

— Взгляните на этот снимок, детектив. Видите, где прошла трещина? И вспомните, какой участок мозга находится прямо под ней. — Она обернулась и посмотрела на Дина.

Он невозмутимо встретил ее взгляд и произнес:

— Лобные доли.

Легкая улыбка пробежала по губам О'Доннелл. Ей явно доставляло удовольствие сразиться с давним оппонентом.

— А какой смысл был в этом снимке? — спросила Риццоли.

— Меня пригласил адвокат обвиняемого и попросил сделать нейропсихиатрическое заключение. Я провела так называемый Висконсинский тест по сортировке карточек и тест из батареи Холстеда — Рейтана, сделала магниторезонансное сканирование его мозга. И все эти исследования подтвердили один и тот же диагноз: человек получил серьезнейшую травму обеих лобных долей головного мозга.

— Но вы же сказали, что он совершенно оправился от травмы.

— Так казалось.

— И все же он был психически ненормальный или нет?

— Даже при сильном повреждении фронтальных долей вы можете спокойно ходить, говорить, выполнять свои ежедневные обязанности. Вы можете побеседовать с тем, кто перенес фронтальную лоботомию, и не заметить никаких отклонений. Но на самом деле мозг серьезно поврежден. — Она опять указала на снимок. — У этого человека так называемый синдром растормаживания. Лобные доли мозга отвечают за предусмотрительность и адекватность поступков. За способность контролировать импульсы. Если доли повреждены, вы становитесь социально опасным. Вы демонстрируете неадекватное поведение, не испытывая при этом ни чувства вины, ни душевной боли. Вы теряете способность контролировать вспышки жестокости. А мы все подвержены таким импульсам, когда нас охватывает ярость и мы готовы ударить. Скажем, кто-то «подрезал» вас на машине, и вам уже хочется протаранить обидчика. Я уверена, что вам знакомы такие чувства, детектив. Когда от злости хочется кого-то убить.

Риццоли ничего не ответила, да и что было говорить, если она сознавала правоту О'Доннелл.

— Общество полагает, что акты насилия и жестокости есть проявление зла или порока. Нас уверяют в том, что мы способны контролировать собственное поведение, что каждый из нас волен выбирать, ударить или не ударить другого человека. Но нашими поступками руководит не только мораль. Есть еще и биология. Лобные доли мозга помогают нам интегрировать мысли и действия, просчитывать их последствия. Не будь такого контроля, мы бы поддавались каждой эмоции. То же самое случилось и с этим человеком. Он утратил способность контролировать собственное поведение. Он испытывал сексуальное влечение к дочери, и он стал ее домогаться. Жена разозлила его, и он забил ее до смерти. Время от времени у каждого из нас появляются порочные мысли, пусть даже мимолетные. Мы видим привлекательного незнакомца, и вот уже нас неудержимо тянет заняться с ним сексом. Это всего лишь мгновение мысли. Но что, если мы уступим ей? Что, если не сможем остановиться? Этот сексуальный импульс может привести к насилию. Или хуже того.

— И на этом строилась его защита? «Мой мозг приказал мне сделать это»?

Во взгляде О'Доннелл промелькнуло недовольство.

— Синдром растормаживания является официальным неврологическим диагнозом.

— Я понимаю, но в суде он принимался в расчет?

Последовала ледяная пауза.

— Наша судебная система до сих пор оперирует понятиями, принятыми еще в девятнадцатом веке. Неудивительно, что суды игнорируют заключения неврологов. В общем, тот человек ожидает сейчас исполнения смертного приговора в Оклахоме. — Помрачнев, О'Доннелл вытащила рентгеновские снимки из проектора и убрала их в конверт.

— И какое это имеет отношение к Уоррену Хойту?

О'Доннелл подошла к столу, взяла другой конверт и извлекла из него следующую партию рентгеновских снимков. На экране появились новые изображения черепа, фронтальный и боковой виды, но уже меньших размеров. Это был череп ребенка.

— Этот мальчик упал, взбираясь на забор, — сказала О'Доннелл. — Упал лицом вниз и ударился головой о мостовую. Взгляните на фронтальный снимок. Видите крохотную трещину, которая тянется вверх над левой бровью?

— Вижу, — кивнула Риццоли.

— А теперь посмотрите на имя пациента.

Риццоли вгляделась в надпись, сделанную по краю снимка, и оцепенела.

— Ему тогда было десять лет, — продолжила О'Доннелл. — Нормальный активный мальчик, росший в богатом пригороде Хьюстона.